Потому что искусство поэзии требует слов
Я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов
Второсортной державы, связавшейся с этой,
Не желая насиловать собственный мозг
Сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
За вечерней газетой

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
В этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал
При содействии луж порождает эффект изобилья
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя
Это чувство забыл я
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны
Стены тюрем, пальто, туалеты невест — белизны
Новогодней, напитки, секундные стрелки
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей
Пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей
Деревянные грелки

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
Чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой
Вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь
Даже стулья плетеные держатся здесь
На болтах и на гайках

Только рыбы в морях знают цену свободе, но их
Немота вынуждает нас как бы к созданию своих
Этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах
Свойства тех и других оно ищет в сырых овощах
Кочет внемлет курантам

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав
К сожалению, трудно. Красавице платье задрав
Видишь то, что искал, а не новые дивные дивы
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут

Но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут
Тут конец перспективы

То ли карту Европы украли агенты властей
То ль пятерка шестых остающихся в мире частей
Чересчур далека. То ли некая добрая фея
Надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу
Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу
Да чешу котофея…

То ли пулю в висок, словно вместо ошибки перстом
То ли дернуть отсюдова по морю новым Христом
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза
Паровоз с кораблем — все равно не сгоришь от стыда:
Как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
Колесо паровоза

Что же пишут в газетах в разделе «Из зала суда»?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда
Обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе
Как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены
Но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
Продырявленным вправе

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
Времена, неспособные в общей своей слепоте
Отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть
Чтоб спросить с тебя, Рюрик

Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика
Не по древу умом растекаться пристало пока
Но плевком по стене. И не князя будить — динозавра
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
Да зеленого лавра